Неточные совпадения
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые
говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав
с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастие, как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво...
За большим столом ужинала молодежь, и между ними Грушницкий. Когда я вошел, все замолчали: видно,
говорили обо мне. Многие
с прошедшего бала на меня дуются, особенно драгунский
капитан, а теперь, кажется, решительно составляется против меня враждебная шайка под командой Грушницкого. У него такой гордый и храбрый вид…
Он отвел
капитана в сторону и стал
говорить ему что-то
с большим жаром; я видел, как посиневшие губы его дрожали; но
капитан от него отвернулся
с презрительной улыбкой.
— „А солдатскую шинель, —
говорит капитан-исправник, загвоздивши тебе опять в придачу кое-какое крепкое словцо, — зачем стащил? и у священника тоже сундук
с медными деньгами?“ — „Никак нет, —
говоришь ты, не сдвинувшись, — в воровском деле никогда еще не оказывался“.
— Да ведь соболезнование в карман не положишь, — сказал Плюшкин. — Вот возле меня живет
капитан; черт знает его, откуда взялся,
говорит — родственник: «Дядюшка, дядюшка!» — и в руку целует, а как начнет соболезновать, вой такой подымет, что уши береги.
С лица весь красный: пеннику, чай, насмерть придерживается. Верно, спустил денежки, служа в офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь и соболезнует!
— „Что ж ты врешь?“ —
говорит капитан-исправник
с прибавкою кое-какого крепкого словца.
И он стал читать — вернее,
говорить и кричать — по книге древние слова моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился
с навигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией и бухгалтерией.
Капитан Гоп подавал ему руку и
говорил: «Мы».
— Смотря по тому, сколько ты выпил
с утра. Иногда — птица, иногда — спиртные пары.
Капитан, это мой компаньон Дусс; я
говорил ему, как вы сорите золотом, когда пьете, и он заочно влюблен в вас.
Капитан Горталов, бывший воспитатель в кадетском корпусе, которому запретили деятельность педагога, солидный краевед, талантливый цветовод и огородник, худощавый, жилистый,
с горячими глазами, доказывал редактору, что протуберанцы являются результатом падения твердых тел на солнце и расплескивания его массы, а у чайного стола крепко сидел Радеев и
говорил дамам...
— Да-с, удивительные порядки, — как бы продолжал прерванный разговор словоохотливый молодой человек, спускаясь
с Нехлюдовым вместе
с лестницы. — Спасибо еще
капитан — добрый человек, не держится правил. Всё
поговорят — отведут душу.
—
Говорите теперь, где это вас угораздило? Подрались, что ли,
с кем? Не в трактире ли опять, как тогда? Не опять ли
с капитаном, как тогда, били его и таскали? — как бы
с укоризною припомнил Петр Ильич. — Кого еще прибили… али убили, пожалуй?
— Нет-с, я ничего-с, — подскочил вдруг
с виноватым видом штабс-капитан. — Я, правда,
говорил, что настоящий порох не так составляется, но это ничего-с, можно и так-с.
Илюша же и
говорить не мог. Он смотрел на Колю своими большими и как-то ужасно выкатившимися глазами,
с раскрытым ртом и побледнев как полотно. И если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно и убийственно могла влиять такая минута на здоровье больного мальчика, то ни за что бы не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но в комнате понимал это, может быть, лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он весь как бы обратился в самого маленького мальчика.
— Николай Ильич Снегирев-с, русской пехоты бывший штабс-капитан-с, хоть и посрамленный своими пороками, но все же штабс-капитан. Скорее бы надо сказать: штабс-капитан Словоерсов, а не Снегирев, ибо лишь со второй половины жизни стал
говорить словоерсами. Словоерс приобретается в унижении.
— Боже сохрани, я ведь понимаю же. Но Перезвоном его не утешишь, — вздохнул Смуров. — Знаешь что: отец этот,
капитан, мочалка-то,
говорил нам, что сегодня щеночка ему принесет, настоящего меделянского,
с черным носом; он думает, что этим утешит Илюшу, только вряд ли?
— В таком случае вот и стул-с, извольте взять место-с. Это в древних комедиях
говорили: «Извольте взять место»… — и штабс-капитан быстрым жестом схватил порожний стул (простой мужицкий, весь деревянный и ничем не обитый) и поставил его чуть не посредине комнаты; затем, схватив другой такой же стул для себя, сел напротив Алеши, по-прежнему к нему в упор и так, что колени их почти соприкасались вместе.
А
капитан на другой день к офицеру пришел и
говорит: «Вы не гневайтесь на молдаванку, мы ее немножко позадержали, она, то есть, теперь в реке, а
с вами, дескать, прогуляться можно на сабле или на пистолях, как угодно».
В эти минуты их можно было принять за двух неразлучных друзей. Но иной раз
капитан за глаза
говорил с горечью...
— Ха! В бога… — отозвался на это
капитан. — Про бога я еще ничего не
говорю… Я только
говорю, что в писании есть много такого… Да вот, не верите — спросите у него (
капитан указал на отца,
с легкой усмешкой слушавшего спор): правду я
говорю про этого антипода?
Ему князь Выгорецкий, наш
капитан,
говорит за бутылкой: «Ты, Гриша, где свою Анну получил, вот что скажи?» — «На полях моего отечества, вот где получил!» Я кричу: «Браво, Гриша!» Ну, тут и вышла дуэль, а потом повенчался…
с Марьей Петровной Су…
— Тут не один был Кошка, — отвечал он простодушно, — их, может быть, были сотни, тысячи!.. Что такое наши солдатики выделывали. — уму невообразимо; иду я раз около траншеи и вижу, взвод идет
с этим покойным моим
капитаном с вылазки, слышу — кричит он: «Где Петров?.. Убит Петров?» Никто не знает; только вдруг минут через пять, как из-под земли, является Петров. «Где был?» — «Да я,
говорит, ваше высокородие, на место вылазки бегал, трубку там обронил и забыл». А, как это вам покажется?
— Непременно повесить-с… —
говорил капитан, бледнея даже в лице, — они вредней декабристов-с!..
–"La belle Helene"? Mais je trouve que c'est encore ties joli Гa! [«Прекрасная Елена»? А я нахожу, что и это еще хорошо! (франц.)] Она познакомила нашу армию и флоты
с классическою древностью! — воскликнул Тебеньков. — На днях приходит ко мне
капитан Потугин: «Правда ли,
говорит, Александр Петрович, что в древности греческий царь Менелай был?» — «А вы,
говорю, откуда узнали?» — «В Александринке,
говорит, господина Марковецкого на днях видел!»
Ромашов кое-что сделал для Хлебникова, чтобы доставить ему маленький заработок. В роте заметили это необычайное покровительство офицера солдату. Часто Ромашов замечал, что в его присутствии унтер-офицеры обращались к Хлебникову
с преувеличенной насмешливой вежливостью и
говорили с ним нарочно слащавыми голосами. Кажется, об этом знал
капитан Слива. По крайней мере он иногда ворчал, обращаясь в пространство...
Ромашов несвязно, но искренно и подробно рассказал о вчерашней истории. Он уже начал было угловато и стыдливо
говорить о том раскаянии, которое он испытывает за свое вчерашнее поведение, но его прервал
капитан Петерсон. Потирая, точно при умывании, свои желтые костлявые руки
с длинными мертвыми пальцами и синими ногтями, он сказал усиленно-вежливо, почти ласково, тонким и вкрадчивым голосом...
— Или вот тот же
капитан Полосухин:"Полюбилась,
говорит, мне Маша Цыплятева — надо,
говорит, ее выкрасть!"А Марья Петровна были тоже супруга помещика-с… И, однако, мы ее выкрали-с. Так это не кошку убить-с… Нет-с! чтоб одно только это дело замазать, Полосухин восемьсот душ продал-с!
— Нет-с, не кошку зашибить-с, а тоже жидов собаками травливали-с…
Капитан Полосухин у нас в роте был:"Пойдемте,
говорит, господа, шинок разбивать!" — и разбивали-с.
Но
с Настенькой была только сильная истерика. Калинович стоял бледный и ничего не
говорил.
Капитан смотрел на все исподлобья. Одна Палагея Евграфовна не потеряла присутствия духа; она перевела Настеньку в спальню, уложила ее в постель, дала ей гофманских капель и пошла успокоить Петра Михайлыча.
Перед лещом Петр Михайлыч, налив всем бокалы и произнеся торжественным тоном: «За здоровье нашего молодого, даровитого автора!» — выпил залпом. Настенька, сидевшая рядом
с Калиновичем, взяла его руку, пожала и выпила тоже целый бокал.
Капитан отпил половину, Палагея Евграфовна только прихлебнула. Петр Михайлыч заметил это и заставил их докончить.
Капитан дохлебнул молча и разом; Палагея Евграфовна
с расстановкой,
говоря: «Ой будет, голова заболит», но допила.
— Я уж не
говорю о
капитане. Он ненавидит меня давно, и за что — не знаю; но даже отец твой… он скрывает, но я постоянно замечаю в лице его неудовольствие, особенно когда я остаюсь
с тобой вдвоем, и, наконец, эта Палагея Евграфовна — и та на меня хмурится.
И на другой день часу в десятом он был уже в вокзале железной дороги и в ожидании звонка сидел на диване; но и посреди великолепной залы, в которой ходила, хлопотала, смеялась и
говорила оживленная толпа, в воображении его неотвязчиво рисовался маленький домик,
с оклеенною гостиной, и в ней скучающий старик, в очках, в демикотоновом сюртуке, а у окна угрюмый, но добродушный
капитан,
с своей трубочкой, и, наконец, она
с выражением отчаяния и тоски в опухнувших от слез глазах.
— Говорил-с, — отвечал
капитан.
— Как угодно-с! А мы
с капитаном выпьем. Ваше высокоблагородие, адмиральский час давно пробил — не прикажете ли?.. Приимите! —
говорил старик, наливая свою серебряную рюмку и подавая ее
капитану; но только что тот хотел взять, он не дал ему и сам выпил.
Капитан улыбнулся… Петр Михайлыч каждодневно делал
с ним эту штуку.
Такими намеками молодые люди
говорили вследствие присутствия
капитана, который и не думал идти к своим птицам, а преспокойно уселся тут же, в гостиной, развернул книгу и будто бы читал, закуривая по крайней мере шестую трубку. Настенька начала
с досадою отмахивать от себя дым.
Все это, освещенное довольно уж низко спустившимся солнцем, которое то прорезывалось местами в аллее и обозначалось светлыми на дороге пятнами, то придавало всему какой-то фантастический вид, освещая
с одной стороны безглавую Венеру и бездланную Минерву, — все это,
говорю я, вместе
с миниатюрной Настенькой, в ее черном платье,
с ее разбившимися волосами, вместе
с усевшимся на ступеньки беседки
капитаном с коротенькой трубкой в руках, у которого на вычищенных пуговицах вицмундира тоже играло солнце, — все это, кажется, понравилось Калиновичу, и он проговорил...
— Не дам, сударь! — возразил запальчиво Петр Михайлыч, как бы теряя в этом случае половину своего состояния. — Сделайте милость, братец, — отнесся он к
капитану и послал его к какому-то Дмитрию Григорьичу Хлестанову, который
говорил ему о каком-то купце, едущем в Москву.
Капитан сходил
с удовольствием и действительно приискал товарища купца, что сделало дорогу гораздо дешевле, и Петр Михайлыч успокоился.
— Вас, впрочем, я не пущу домой, что вам сидеть одному в нумере? Вот вам два собеседника: старый
капитан и молодая девица, толкуйте
с ней! Она у меня большая охотница
говорить о литературе, — заключил старик и, шаркнув правой ногой, присел, сделал ручкой и ушел. Чрез несколько минут в гостиной очень чувствительно послышалось его храпенье. Настеньку это сконфузило.
С мужем он больше спорил и все почти об одном и том же предмете: тому очень нравилась, как и
капитану, «История 12-го года» Данилевского, а Калинович
говорил, что это даже и не история; и к этим-то простым людям герой мой решился теперь съездить, чтобы хоть там пощекотать свое литературное самолюбие.
— Схожу-с! — повторил
капитан и, не желая возвращаться к брату, чтоб не встретиться там впредь до объяснения
с своим врагом, остался у Лебедева вечер. Тот было показывал ему свое любимое ружье, заставляя его заглядывать в дуло и
говоря: «Посмотрите, как оно, шельма, расстрелялось!» И
капитан смотрел, ничего, однако, не видя и не понимая.
Все это Настенька
говорила с большим одушевлением; глаза у ней разгорелись, щеки зарумянились, так что Калинович, взглянув на нее, невольно подумал сам
с собой: «Бесенок какой!» В конце этого разговора к ним подошел
капитан и начал ходить вместе
с ними.
— Некогда было-с, — отвечал
капитан краснея — явный знак, что он
говорил неправду.
— А вот я рад, что и вы здесь,
капитан, — сказал он морскому офицеру, в штаб-офицерской шинели,
с большими усами и Георгием, который вошел в это время в блиндаж и просил генерала дать ему рабочих, чтобы исправить на его батарее две амбразуры, которые были засыпаны. — Мне генерал приказал узнать, — продолжал Калугин, когда командир батареи перестал
говорить с генералом, — могут ли ваши орудия стрелять по траншее картечью?
— Неужели продолжается еще перемирие? — сказал Гальцин, учтиво обращаясь к нему по-русски и тем
говоря — как это показалось штабс-капитану — что вам, должно быть, тяжело будет
говорить по-французски, так не лучше ли уж просто?.. И
с этим адъютанты отошли от него.
Штабс-капитан Краут был белокурый, красивый, бойкий офицер,
с большими рыжими усами и бакенбардами; он
говорил по-русски отлично, но слишком правильно и красиво для русского.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие, в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (может быть, даже и не без основания вообразив себе эту Наташу
с грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов
с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало,
с ним по вечерам в беседке и
говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало, в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, — вспомнил о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица
с своей обстановкой мелькнули в его воображении в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана, в котором лежало это милое для него письмо.
— К счастью Михайлова, Калугин был в прекрасном расположении духа (генерал только-что
поговорил с ним весьма доверенно, и князь Гальцин, приехав из Петербурга, остановился у него) — он счел не унизительным подать руку штабс-капитану Михайлову, чего не решился однако сделать Праскухин, весьма часто встречавшийся на бастионе
с Михайловым, неоднократно пивший его вино и водку и даже должный ему по преферансу 12 руб.
с полтиной.
Ему бы хотелось подойти к адъютанту,
с которым он кланялся, и
поговорить с этими г-ми совсем не для того, чтобы
капитан Обжогов и прапорщик Сусликов и поручик Пиштецкий и др. видели, что он
говорит с ними, но просто для того, что они приятные люди, притом знают все новости — порассказали бы…
— Поехали бы
с нами, господин
капитан, —
говорит Александров.
— Вы еще совсем молоды, господин
капитан, —
говорит с лицемерным сочувствием цветущий армянин Карганов.
Капитан приехал
с сестрой совершенно нищим и, как
говорил Липутин, действительно сначала ходил по иным домам побираться; но, получив неожиданно деньги, тотчас же запил и совсем ошалел от вина, так что ему было уже не до хозяйства.